Петербуржец

Ко мне в кабинет, где сейчас, когда прихожу в редакцию, вот уже который год застаю своего бывшего младшего коллегу Володю Кужелева, открывается дверь, входит, заметно не в обычной для него бодрой, деловой форме Петербуржец:
- Случайно выпить нет?
«Случайно» на это раз не было.
- Ладно, - говорит, - придётся гонца послать…
У нас, в «Мичуринке», неприятности, впрочем – вместе со всей страной.
Через некоторое время Петербуржец заглядывает уже несколько повеселевшим. Значит, «гонца» долго ждать не пришлось.
- Случайно не помнишь, откуда эти стихи, не ручаюсь за точность, как запомнились:
…И небо развернулось
пред глазами,
И льды, ломаясь, плыли по реке,
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Допекли наконец, подумалось. Самих припекло, за собой тащат…
Стихи эти, несколько в другом варианте, я найду много позже. Они будут напечатаны в одном из сборников благословлённого однажды великой Анной Ахматовой поэта милостью Божией - Арсения Тарковского (1907-1989). Полузапретный, он редко и выборочно публиковался в советское время, но был на слуху у нашего брата - провинциалов, балующихся художественной литературой.
И воспоминание из того же изломанного московскими политиками времени – конца 80-х. Вспомнилось, не к ночи бы глядя, собрание.
…Идёт спешное заседание в «святом доме» - горкомовском Доме политпросвещения. Вот уже около 20 лет, как в нём краеведческий музей. Прорабатывается «Мичуринская правда» в лице её редактора, члена бюро ГК КПСС… И представились его участники музейными экспонатами. Вместе со мной того времени, живым ещё пока. Старики-то наши, ветераны «Мичуринки», солдаты и офицеры Великой Отечественной в большинстве своём поумирали. Сидят их безмолвные тени среди теней горкомовских инквизиторов мелкого провинциально-бюрократического розлива.
Честят эти ожившие в воспоминаниях «муляжи» нашу газету в лице её редактора – Петербуржца. Страшатся ближайшего будущего «музейные экспонаты». А оно, будущее, уже надвинулось почти вплотную. Десяти лет не пройдёт, как накроется их закаменевшая идеологическая кормушка медным тазом.
Вот он и я, какой-то деятель времени того в редакционном коллективе и парторганизации, будто двойник себя, нынешнего, на трибуне. Защитить бы Петербуржца, газету нашу, единственную тогда в городе. Но только мямлю под обстрелом «партмуляжей» местного значения.
Как вспомню – до сих пор противен самому себе. Отчего стушевался? От призрака «сумасшедшего с бритвою в руке»?
Он всё равно полоснёт по России, и по каждому из нас, советских россиян, персонально, нашему прошлому, настоящему и будущему.
Понизят в должности Петербуржца, а потом и вовсе выдавят его не мытьём, так катаньем, из городского поля массовой информации.
Главного редактора «Мичуринской правды» Игоря Александровича Крылова (в октябре минувшего года ему исполнилось бы 82 года) Петербуржцем я не зря назвал. Я ещё не был с ним знаком, когда прежнего шефа редакции Д.А. Семёнова «ушли», и он брошен был на другую номенклатуру – рулить какой-то отраслью городского коммунального хозяйства. А меня, молодого журналиста, наши горкомовские кураторы уже «допрашивали» не без подтекста и как бы отчасти глумливо: «Ну как там ваш новый Петербуржец? Привыкаете к нему?».
Мне довольно долго пришлось работать с Игорем Александровичем, но я так и не удосужился узнать его биографию в подробностях. Не было, наверное, ни случая, ни необходимости, когда люди – лицом к лицу. Прочту потом в «Тамбовской энциклопедии»: закончил Ленинградский государственный университет, затем Чакинский сельхозтехникум, работал собкором областной газеты, редактором районки в Жердевке; заслуженный работник культуры России. Награждён орденом «Знак Почёта», медалями; возглавлял «Мичуринскую правду» с 1970 по 1991-й годы.
Главной же подробностью, опущенной «ТЭ», оставалось для меня – он в своё время учился в Мичуринской средней школе №1 и закончил её. Наш человек, стало быть, мичуринский. И это по-своему сближало. Особенно, когда с появлением его в редакторском кресле городской газеты потянулись к нему бывшие его одноклассники, хорошо и мне, местному человеку, знакомые.
В Ленинграде (давно уже Санкт-Петербурге), под боком которого в древнем Выборге учился, я бывал довольно часто. Там у меня родная сестра уже лет двадцать как жила, дочь работала и замуж вышла. Соберусь туда в отпуск (случалось – и в командировку), Игорь Александрович попросит к матери его заглянуть, университетским друзьям привет передать.
Как семья его в Мичуринске оказалась, он не рассказывал. Зато я знал, как, например, это случилось с моими институтскими преподавателями профессором Мокроусовым, Лернером, Фрадкиным, да и с семьёй моего покойного друга Андрюши Сонина, сына (если не ошибаюсь) начальника штаба командарма Тухачевского: загнали их на богоспасаемую Тамбовщину репрессии 30-х годов. Чем не тот же «сумасшедший с бритвою в руке»?
Для остроты сюжета оставить бы мне эту версию биографии Крылова. Но истина, хотя и не так занимательна, зато выразительнее, как штрих к человеческой личности Игоря Александровича. Его родители – местных купеческо-дворянских корней. А Петербург, Ленинград – из поворотов их судьбы. Мама получила высшее образование в этой бывшей столице России, работала там. Сын родился в 1930-м в Козлове: наш город переименуют в Мичуринск только два года спустя. Выпускник ЛГУ, Игорь Крылов при распределении назовёт наше Центральное Черноземье. Родительские корни потянут на малую родину…
Для меня журналистская работа в «Мичуринской правде» при Петербуржце (мысленно с этим именем вспоминаю Крылова и теперь, после его смерти в 2004 году) была самой благодарной. И в газету писал много, и в стол, чтобы свою прозу издать, и стихи.
За Игорем Александровичем, естественно, были передовые, официальная партийная информация, иногда обзоры. У него хватало проблем внутренних - организационных, хозяйственных. Бывало, и по грибы ездили во главе с шефом: на память фотокарточка осталась, а на ней он и все тогда ещё живые вместе незабвенные коллеги… Ну и с нашей не слишком управляемой журналистской братией, работниками пера, хлопот не оберёшься: что ни «творец», то характер. Особенно с молодым пополнением.
По крайней мере, трое из них, поныне здравствующих (младшему за шестьдесят, среднему под семьдесят, старшему – 78) захаживали (когда приглашал, конечно) к шефу вечерами под звуки музыки. Особенно после дежурства в типографии выпускающими. Конечно же, хрипел с плёнки Высоцкий, громил власть и ей покорных писателей, отмщая за Бориса Пастернака, Александр Галич, а то и на грани фола веселилась любимая Крыловым музыкальная Одесса-мама с её неповторимой Дерибасовской…
…И вот они, Горбачёвские восьмидесятые. Вот Михаил Сергеевич, убедительно внушавший нам «учиться демократии». Бывший советский человек взялся осваивать её без всякой удержи. Уже и наш редакционный шофёр (не помню – кто, их было несколько в разное время) напевал:
По талонам горькое,
По талонам сладкое,
Что же ты наделала,
Голова с заплаткою?
Кажется, до сих пор в ушах оценки начала тех событий Игорем Александровичем:
- Большая Европа, видите ли, мерещится ему от Атлантического океана до Курил. Да кто же позволит-то? Даже Восточной, «нашей» Европы - и то вряд ли оставят.
И процитировал по памяти из «барда империализма», великобританца Редьярда Киплинга:
Запад есть Запад,
Восток есть Восток,
И им никогда не слиться.
- Обрадовался, идиот, «железный занавес» снял. Демократия без границ. Да они тут же свой с грохотом опустят, но уже к нам вплотную…
…Вышло, как по писаному: ныне до северо-западной границы блока НАТО, недавно ещё нашей Прибалтики, от Санкт-Петербурга за час на машине можно доехать. Дружественной Восточной Европы как не бывало…
…Нет, мы не предали ни вас, ни газету. Один из тех молодых, кто захаживал к вам под звуки песни о Пастернаке – «…А вокруг стояли мародёры и несли почётный караул», с общего нашего согласия возглавил редакцию. Мы обсудили, вспомнили флотскую поговорку «как корабль назовёшь, таким он, пока ко дну не пойдёт, и плавать будет» и постановили: названия «Мичуринская правда» не менять, она его пронесла сквозь все ветра и снега истории города вместе со всей страной.
И вот теперь газете – 96. Мы всё под тем же флагом, с молодыми капитаном и командой, ничем не посрамившими всё то достойное, что связано и с вашей, Петербуржца, капитанской вахтой в более чем штормовое для России время.