Макуха

Если мужское - эх, быть по сему! Вон она, пожалуйста, нависла над кратером вулкана тяжёлая, будто плеть надсмотрщика, физиономия бригадира, «освобождённого бригадира комплексной бригады», как он подчёркнуто представился при первой встрече, Филимончика. Сейчас последует обязательная шуточка. Куда же ему без неё, освобождённому?
- Ну, шо, студент прохладной жизни? Дела идут, контора пишет?
И нужно как можно шире, насколько позволяют лиловые губы, искреннее улыбнуться в ответ, бодро прокричав на пароль отзыв:
«Рубль дадут, а два запишут».
И разбежались. Филимончик - в натопленный вагон-бытовку, якобы изучать якобы чертежи, в которых он много чего смыслит, поскольку для форса таскает за собой в планшетке целую папку синек, не замечая коварного штампа архтехнадзора в уголке: «Аннулировано». Олег - в дальний уголок холодильника-котлована, где ни в склад ни в лад машет топором, надышав перед этим жарким чахоточным дыханием на скрюченные пальцы. Этот шут гороховый Филимончик, страсть какой весельчак, с порога обычно кричит: «Ну, шо, хлопцы, скажи на мого коня “тпру”, бо в мене губы змэрзлы?». И первый смеётся над своей невероятно смешной псевдоказацкой шуточкой. Остряк-самоучка без диплома.
До заветного обеда остаётся уже (не надо говорить «ещё», так холоднее, лучше сказать «уже») - остаётся всего два часа. Два часика. Сто двадцать минут. Если умножить на шестьдесят? Да считать потом секунды в уме? Быстрее время пробежит? А сегодня среда, вечером занятий нет. Ура! Можно с Любушкой сходить в кино.
- Слышь, студент, подвинься, отдохни, давай я тут сам пока пошурую, - деликатно оттирает Олега в стороночку от жерла опалубки низкорослый, коренастый его напарник и наставник Иван Макушенцев, по бригадирскому прозвищу Макуха. Не парень - ему слегка за тридцать, но и не заматеревший мужик. Скорее, так, удачный полуфабрикат, готовый к полному и окончательному мужицкому формированию. В родном пригородном селе на разбитом тракторе зарабатывал он копейки, потому и подался в строители. Сочувственно поглядывая на Олега, обдающего прерывистым дыханием тонкие интеллигентские пальчики, Макуха - брезентовые рукавицы отбросил в сторону, ворот короткого кожушка распахнут, ноги в кирзовых сапогах упёрты в снежный наст, как сваи, солдатская шапка сбита на затылок - быстро, споро, ладно, складно орудует то неподъёмным для студента топором, то неудобной для начинающего строителя остро заточенной пилой-ножовкой. Сотворяет из досок-тёса, колышков, распорок овальную фигуру резервуара. И первым же, едва только пошла по лотку в котлован выгруженная из самосвала бетонная смесь, устремляется с широкой совковой лопатой заполнять ею технологические проёмы. Наказав Олегу самое понятное и простое - лёгким штырём утрамбовывать бетон в опалубке, следить, чтобы не образовались пустоты, по-строительному - «раковины», брак.
Вот так Иван всегда - теплеет на душе студента, остальные работяги в бригаде кто полностью равнодушен к Олегу, кто злится - прислали практиканта на нашу голову, учи, обрабатывай его, а он ещё ж и гроши получать будет… А Иван молчком, «мовчки», как говорит Филимончик, помогает, поддерживает новичка. Никогда не ругает, разве что иногда досадливо крякнет, когда что-то у будущего инженера уж чересчур получается не так («мыло в борщ летит…»). А вот бригадир Макуху почему-то недолюбливает. Вот и в бытовке это видно.
- Ты шо, завтра опять в отгул за прогул? - скосив глаза на погибающую шахматную позицию, а голову повернув в сторону Ивана, постукивает деревянной пешечкой по столешнице бригадир.
- Почему за прогул? - виновато прочищает заложенное горло Макушенцев. - У меня ж и вызов медпункта есть, и справка ж вот, с печатью, я же ж вам показывал.
По-казарменному сострив что-то насчёт Иванового оправдания («Ванька-купец за три копейки тоже показывал»), но вызвав тем самым не смех, а смущение бригады, Филимончик смешивает на доске пленённые фигуры, фыркнув партнёру: «Продул. Всё из-за него».
Всегда молчаливый, не шибко-то общительный Макуха по пути из бытовки впервые вдруг с Олегом разговорился. «Мне как жить прикажешь? Сама после третьих родов уже год как болеет по-женски, а раньше она тут же, на стройбазе, штукатуром трудилась. Считай, на всю семью осталась одна моя зарплата. А сколько там её? Смех. Нет, ну, там куры, гуси, боровок на мясо, это понятно, я не говорю, хорошую коровёнку недавно от её родителей взяли - без молочка как же ж - в селе живём, сама за скотиной ходит. Моё дело: сено заготовить, назём выгрести. Ещё ж стал я опять донором, в армии начал ещё ж кровь сдавать, когда кореш мой крепко погорел в танке… И что же? Видел сам: бугру моё донорство, как серпом по пальцам. Заикнусь про отгул - сразу скандал: зачем, почему? Да положено по закону, вот почему! Да и я ж только на донорский талон, мы его на медпункте так и зовём «хрущёвским», могу в городе взять масла две пачечки, по килограмму макарон, риса, гречки. В сельском магазине - пусть Филимон приедет, полюбуется - одни хомуты и вилы. А у меня трое детей. Я их что, гольной картошкой кормить должен? Хрущёв, блин горелый, и так всех крестьян своими налогами придушил - каждую морковочку, каждый кустик смородины пересчитали его писаки, налогами во как обложили…»

* * *

В один прекрасный день Макушенцев оглоушил Олега Муратова неожиданным вопросом:
- Слышь, студент, - подталкивая локтем своего дублёного кожушка синий ватник практиканта, пробасил Иван, - ты такой город Какен-Какен знаешь?
Олег вздрогнул. Оглянулся. Да нет, никто вроде за ними не следил. И он затрясся над досками, зажимая маминой варежкой рвущийся смех. Какой, какой город?
- Ка-кен-Ка-кен, - членораздельно, по слогам, как фармацевт неграмотному пациенту, ещё раз продиктовал странное название города не разделяющий веселье студента Иван. - Дания, есть же ж такая страна? Ну? Так вроде как там…
- А зачем он тебе сдался вообще, этот Какен? - всё ещё склоняясь к шутке, допытывался Олег. - Богатый родич там отыскался? Или завербоваться на золотые прииски хочешь? Так тебя Филимончик не отпустит…
- Пока не скажу, - отвергал любопытство студента немногословный Иван Макушенцев. - И ты никому не звони. Можешь помочь - помоги, нет - не надо, перебьёмся.
В конце дня, запихивая под тряпку в багажник всепогодный друг-велосипед и четыре традиционно украденных со стройки красных кирпича, Иван всё же напомнил свою просьбу - пошукать этот немного смущающий названием и его самого загадочный город Какен-Какен.
- Слухаю! - шутливо вскинул руку к козырьку Олег.
И, действительно, поднял дома все свои школьных лет ещё залежи, честно пытаясь помочь Ивану. Расстилал карты, рылся в справочниках и уцелевших на антресолях учебниках по географии, искал на полустёртом глобусе город с таким или близким к такому названием. Безуспешно. Но утром, торопясь и обжигаясь горячим чаем, он вдруг допёр: коль Макушенцев что-то в названии связывал с Данией, это неминуемо Копенгаген! Её столица. Вот тебе и Какен-Какен…
Восторгу Ивана не было предела.
- Ну, студент, ну, архитектор, ну, голова! - чуть ли не отплясывал он вокруг польщённого Олега. Копенгаген, да, конечно, Копенгаген. А я как говорил? Да ты что?..
Под страшным секретом поведал Иван, что он давний и старательный ночной слушатель «Голоса Америки». Эта радиостанция предложила своим поклонникам необычный конкурс, причём конкурс беспроигрышный: отправить им на радио письмо с рассказом о том, как сегодня простым советским людям живётся в СССР. Рассказать о своём житье-бытье бесхитростно, без прикрас и всяких там литературных ухищрений. Ну, как бы письмом другу. Призы получат авторы всех писем, а наиболее проявивших себя одарят японскими магнитофонами! Представляешь, студент?
Прекрасно понимая, что отправить из Урюпинска или Весьегонска письмо в преступную Америку означает обречь себя на муки допросов в прокуратуре, а то и у Карповой Галины Борисовны, «Голос» предложил адресовать весточки в нейтральный Копенгаген, на выдуманную фамилию. Такую корреспонденцию по законам Страны Советов вскрывать и проверять не должны. Не станут. А риск оправдан: в награду дают не бумажный диплом ВДНХ, а магнитофон «Сони»! Никель, пластмасса, звук, компакт-кассета…
- Дочка спит и бредит эти магом, - делился семейным Иван. - В руках его не держала, а всё знает, где ленты заправляются, как склеиваются. У богатой подружки в школе такой видела. Я-то в этих делах ни бум-бум. Мне бы топориком, - смущённо улыбался Иван. - А Маришка все уши прожужжала: давай, пап, пошлём письмо, давай пошлём. Сама уж на полтетрадки чего-то там накатала. Всё! Копенгаген. Ну, надо же! Теперь пошлём! Авось не тридцать седьмой год, не посадят.

* * *

А наутро у проходной стройбазы странное царило оживление. Бестолково бегали вдоль и поперёк площадки то ли захлопотанные сверх меры, то ли чем-то расстроенные тётки-строительницы в неуклюжих ватных штанах, мрачных платках и грязноватых «куфайках», как называл телогрейки бригадир. Угрюмо помалкивали сбившиеся в тесный клубок мужчины-курильщики, односложно отвечавшие на какие-то вопросы обращавшихся к ним сотрудников ГАИ.
И отпугивала истошной сиреной зевак разворачивающаяся у проходной кремового цвета карета скорой помощи, в окошке которой рядом с фельдшером в белом халате можно было различить испуганное и заплаканное в мелких оспинках лицо конторской женщины-табельщицы. Отправленной на скорой, по всей видимости, для сопровождения… Кого?
- Да Макуху вашего щас только автокран сбил, - заставил растеряться и на глазах начать бледнеть бригадира - Филимончика - шустрый пацанёнок, инженер по технике безопасности стройки, уже успевший чуть ли не на коленке написать и заполнить три экземпляра актов о несчастном случае. - Видите, велосипед он свой у проходной ремонтировал, а кран задом сдавал, в потёмках что увидишь?..
- Как сбил? Да ты что?! - судорожно глотал морозный воздух Филимончик. - Крановщик двадцать лет за рулём, всю целину отпахал… Что ж теперь будет-то, а?..
Валялось у забора безобразно отломанное заднее колесо велосипеда. Рядом с ним змеилось звено разорванной цепи, из которой Иван, видимо, выковыривал отвёрткой набившийся сырой снег, чтобы ехать дальше. Доехал… «Жена! Жене сообщили?» - кричала инженеру по технике безопасности женщина-штукатур в сбившемся на ухо платке. Но не было слышно, что он ей отвечал.

* * *

Три с половиной года колонии общего режима получил крановщик. Плотники и бетонщики из бригады - свидетели на суде - после оглашения приговора негромко переговаривались: хорошо ещё отделался. Счастье его, что Макушенцева хотя и помяло крепенько, но выжил, уцелел. Теперь оклемается…
Иван, действительно, помаленьку оклемался. Вначале с костылями и палочкой, а потом только с палочкой приезжал с попуткой на стройку, где его перевели в сторожа. А потом совсем стройку бросил, из деревни своей не выезжал. Принялся разводить с женой кроликов на пух и на мясо. «Сама» сидела за чесальной машиной, вязала и сбывала перекупщикам детские и взрослые шапочки, шарфики, варежки, носочки - самодельные товары, пользовавшиеся спросом покупателей вплоть до Мурманска, Норильска, Ханты-Мансийска и буровых установок на Кольском полуострове, где тоже живут и трудятся люди, мёрзнущие в условиях бесчеловечных холодов, арктических льдов и пронизывающих северных ветров. Тёплые пуховые вещи их просто спасают.
Ещё Иван забивал в сараюшке мясистых специальной породы кроликов. Шкуры выделывал и продавал скорнякам на шапки, мясо шло на еду в свою семью, а частью - на продажу.
Отправилось ли тогда в путь то его письмо для «Голоса Америки»? Олег Муратов, совершенно случайно встретив через тройку лет Ивана Макушенцева на осеннем рынке, где продавец стоял за мясным прилавком, а покупатель вместе с молодой, по-спортивному стройной женой присматривал вырезку для дачного шашлыка, спрашивать ничего не стал. Не потому что новоиспечённому инженеру-строителю была уже просто не интересна судьба некогда бывшего ему добрым другом человека, а… Видимо, сработали первые полученные на той же стройке уроки - не лезь со своими расспросами человеку в душу. Тебе и так всё, что нужно, скажет молниеносный сполох его зрачков, отблеск в самых уголках, дальних зарницах растерянных глаз. И не нужно будоражить глубоко захороненное в курганах памяти, ворошить прочно забытое. Больно! «Не ворошите старые могилы, они чреваты новою бедой», - прозорлив оказался поэт…
Лучше просто было пожать покрепче Ивану руку, как вроде виделся ты с ним не далее, как вчера. Поулыбаться. Обменяться парой ничего не значащих фраз. Да на том и распрощаться до лучшей до поры до времени. И - всё.