Броня по-прежнему крепка

А ведь всё могло сложиться по-другому. На вопрос председателя призывной комиссии, в каких войсках мне хотелось бы служить, я тогда, не задумываясь, ответил: в пограничных. И нисколько не покривил душой. К тому времени уже ровно год нёс пограничную службу в горах Таджикистана, на границе с Китаем мой двоюродный брат Николай. И письма, которые он изредка присылал, будоражили моё воображение.
Выслушав мои доводы, полковник неожиданно спросил: а что мне известно о службе в танковых
войсках? Признаться, я не нашёлся, что ответить. И тогда мне устроили небольшой ликбез, в ходе которого я, в частности, узнал, что любое крупное наступление на фронте обречено на провал, если впереди пехоты не идут танки. Что танк – это коллективное оружие. И если хоть один из членов экипажа – командир, наводчик, механик-водитель или заряжающий – вовремя не выполнит свой манёвр, быть беде. Что экипаж танка чем-то напоминает экипаж подводной лодки. Потому что члены его значительное время также находятся в замкнутом пространстве, где невозможно уединиться. Потому и людей подбирают по принципу совместимости.
В качестве вишенки на торте полковник привёл печальную статистику Великой Отечественной. По его словам, в среднем очередная «коробочка» горела через каждые 20 минут боя. Причём первым, как правило, погибал командир, так как сидел в башне выше всех.
В общем, уходил я из военкомата гордым за тот род войск, где ближайшие два года мне предстояло отдавать воинский долг Родине. Хотя до сих пор не могу понять, почему из четырёх братьев (младший двоюродный Вовка и младший родной Юрка после меня также служили в погранвойсках) танкистом стать суждено было именно мне.

Плюнь - и бросай

Попал я во Владимир, в школу сержантов (учебку), где за полгода мне предстояло освоить должность командира боевой машины. Специфика заключалась в том, что, помимо умения координировать действия экипажа, командир должен ещё здорово стрелять из пушки и спаренного с ней пулемёта, водить танк и владеть навыками заряжающего. То есть быть способным при необходимости заменить каждого из своих подчинённых.
…Первое знакомство со штатным танком Т-55 (калибр нарезного ствола пушки 100 мм; кстати, именно такой стоит в мичуринском парке Славы), оставило удручающее впечатление. Дело было морозной зимой, и от бронированного монстра веяло поистине космическим холодом. Когда же забрался на заиндевевшую броню и, открыв командирский люк, заглянул в чрево башни, на душе стало и вовсе не хорошо. Мало того, что зимой внутри танка на пять градусов холоднее, чем снаружи. Взору ещё открылись бесконечные кабели, приборы, распределительные коробки и другие предметы непонятного назначения. А посередине боевого отделения, занимая чуть ли не половину пространства, располагался огромный казённик пушки.
Но, как известно, глаза боятся, а руки делают. На выполнение одного из основных нормативов - посадки экипажа в танк - отводилось всего восемь секунд. Причём время фиксировалось по последнему экипажнику. Казалось бы, чего проще: от исходного места за кормой танка до люка башни всего-то три-четыре метра. Но это же броня. Одно неосторожное движение - и минимум разбитое колено. Понятно, что никто из нас, курсантов, поначалу и близко не укладывался в норматив. «Ничего, будем тренироваться», - говорил сержант-инструктор, вновь и вновь отправляя нас на исходную позицию.
Стараясь уложиться в норматив, мы как-то совсем забыли, что в танке очень мало свободного места. А когда после продолжительной муштры вдруг вспомнили - оказалось, что внутри башенное пространство не такое уж и тесное. Что здесь можно, например, спокойно принимать пищу. И даже вздремнуть, свернувшись калачиком на вращающемся полике.
Где-то через год танк стал для нас и вовсе походным домом, чем-то вроде малогабаритной квартиры. Каждый экипаж старался поддерживать в нём чистоту и порядок и даже создавать некое подобие уюта. Например, после постановки на консервацию после очередных тактических учений ходить по сверкающей свежей краской броне, а тем более спускаться внутрь разрешалось только босиком или в тапочках. И члены экипажа ревностно следили за выполнением этого неписаного правила.
…Последним экзаменом перед отправкой в войска стало метание боевой гранаты из танка. Всё происходило следующим образом: находясь на месте заряжающего, каждый испытуемый по команде выдёргивал чеку, с зажатой в руке «лимонкой» открывал крышку люка, выбравшись по пояс, бросал гранату как можно дальше, а затем нырял обратно в башню. При этом нужно тут же припасть к триплексу и наблюдать за взрывом. Чтобы стало понятно: ты - в полном порядке и контролируешь ситуацию. Все эти действия отрабатывались ещё во время метания учебной гранаты. Но эта - боевая. Случалось, кто-то из курсантов вдруг впадал в ступор, а хуже всего – ронял уже взведенный боеприпас на полик боевого отделения. На этот случай во время метания внутри танка находятся несколько мешков с песком. А рядом - опытный офицер-инструктор, как правило, не знающий, что такое нервы… Очевидно, в тот раз я несколько замешкался. Потому как над моим ухом неожиданно раздался спокойный голос: «Ну, что ты на неё смотришь? Плюнь - и бросай». Натурально плюнув на «лимонку», я вдруг сразу успокоился, и всё дальнейшее прошло как по маслу.

Некогда
в самоволку
сходить…

Служба в танковом батальоне 406-го гвардейского Шауляйского мотострелкового полка знаменитой Таманской дивизии оказалась далеко не сахаром. Часть являлась образцово-показательной. Чтобы посмотреть, как умеет воевать Советская армия, сюда регулярно приезжали зарубежные гости самого высокого ранга. Перед нами здесь был, например, президент Франции де Голь (после этого одну из вышек на стрельбище стали называть деголевской). Нашему же призыву довелось демонстрировать свои навыки и умение президенту Финляндии и премьер-министру Португалии. Да и в самой дивизии служило немало громких имен. Так, наш комбат приходился зятем министру обороны СССР Гречко, а одним из полков командовал сын Подгорного, второго человека в стране.
Учитывая наш особый статус, мы постоянно занимались огневой подготовкой и вождением боевых машин. К тому времени батальон получил новенькие Т-62 с гладкоствольной пушкой, калибр которой составлял уже 115 мм. Как не уставал повторять ротный, главное в современной войне – успеть выстрелить первым. Потому как мощь орудия такова, что попади снаряд по башне хотя бы вскользь – «оттуда вылезут три дурика и пойдут по проволоке». Поэтому и времени на первый выстрел отводилось совсем ничего. Чтобы получить отличную оценку, наводчику (а в следующем заезде и командиру) нужно было не только уложиться в него, но и поразить все три мишени. Причем, первую («танк») - не менее двух раз, на что выделялось всего три снаряда. По остальным мишеням («РПТР» и «безоткатное орудие на автомобиле») стрельба велась из пулемёта.
Как правило, после дневных сразу планировались ночные стрельбы. В расположение прибывали под утро, умывались, чистили зубы - и в койку. Зарядка отменялась, так что поднимали нас перед самым завтраком. А после него опять сон, почти до обеда. Такой вот был напряжённый график (из-за него, уже на гражданке, я долго мучился бессонницей, засыпая только под утро). При этом от нарядов, караулов и других плановых и не очень мероприятий танкистов никто не освобождал. Словом, как мы шутливо жаловались, «даже в самоволку сходить некогда».
Зато наша первая рота (именно на неё ложилась в батальоне основная нагрузка по огневой подготовке) действительно здорово стреляла. Это, в частности, подтвердила летом 1975-го проводимая раз в 15-20 лет проверка министра обороны. Главный инспектор Вооруженных сил СССР, на тот момент маршал Москаленко, как правило, присутствовал именно при сдаче экзаменов по стрельбе. И лично вручал именные часы тому, кто выполнил упражнение на «отлично». Так вот, наша рота «настреляла» тогда целых 12 часов, больше, чем кто-либо другой в дивизии.

И ты ещё живой?

Помимо боевой учёбы, в полку регулярно проводились встречи с делегациями иностранцев, обучающихся в московских вузах. В основном это были представители государств Африки и Ближнего Востока. Для общения с ними от каждого подразделения направлялись офицер и два-три толковых сержанта. Программа включала знакомство с различными видами отечественного стрелкового вооружения, посещение музея боевой славы части и солдатской чайной (кстати, лучшей на тот момент в Советской армии). А также выезд на полигон, где свою выучку гостям демонстрировали наши мотострелки и танкисты и где реакция гостей на происходящее порой бывала неожиданной. Например, танкистов, вылезших из боевой машины, по которой только что стреляли из гранатомёта и трассирующие снаряды красиво рикошетили от брони, брали за руки и плечи, словно хотели убедиться, живые ли они. В такие моменты грудь распирала гордость – и за этих ребят, и за нашу армию в целом.
Венчал такие встречи совместный обед в духе обычного солдатского меню. Разве что качество пищи было получше, да посуда использовалась керамическая и выставлялось несколько графинов с квасом и соками. Иногда честь участвовать в нём выпадала и танкистам. Для такого случая в умывалке всегда лежал кусок красного кирпича, чтобы оттереть черноту солярки. Правда, руки после этого становились красными, как гусиные лапки.
За полтора года в подобных мероприятиях мне довелось участвовать восемь раз. Особенно запомнился обед с группой из Сомали, в ходе которого напротив меня оказалась удивительной красоты девушка с европейскими чертами лица, но только чёрным, и вполне русским именем Наташа. Забыв про еду, мы худо-бедно общались с ней почти весь обед, благо, я ещё не успел забыть свой школьный английский, а она немного понимала и говорила на русском.
А ещё памятна встреча за круглым столом с прогрессивной, как нам объяснили, молодёжью нескольких капстран, в частности, ФРГ и Турции. Мне, например, адресовался вопрос, сколько денег получает солдат Советской армии. В качестве командира танка по третьему классу наводчика на первом году службы я получал 15 руб. 80 копеек, что было немало. Однако сказанное мною вызвало у бородатых немцев и турок улыбки и откровенный смех. «И ты ещё не умер?» - расшифровал их скепсис переводчик. Пришлось объяснить, что эти деньги мне выдают на сигареты, мороженое и другую мелочь. А кормит меня и одевает армия бесплатно. Позже переводчик шепнул, что его подопечные, многим из которых было хорошо за сорок, не очень-то мне поверили. Тогда-то и узнал, что во многих западных армиях сержанты, например, получают солидную зарплату, на которую самостоятельно покупают продукты и заказывают пошив формы. И даже могут снять квартиру, если надоела обстановка казармы. Для нас это явилось полным откровением.
Кстати, последние полгода службы, уже имея первый класс наводчика, я получал на руки 21 руб. А при увольнении к этой сумме добавился ещё «червонец» от министра обороны, на дорогу. То есть, учитывая тогдашние цены, дембелю можно было ни в чём себе не отказывать.

Ностальгия
по армии

Где-то через полгода армия вернулась в мою жизнь, точнее, в сновидения. С необычайной ясностью вновь представлялись родная казарма, солдатская столовая, клуб, танковый полигон, стрельбище, подготовка к подводному вождению машин, в ходе которой, в частности, отрабатывался выход экипажа из затопленного танка при помощи изолирующих противогазов. А ещё снились земляки, с которыми довелось есть кашу из одного котелка. Например, Вася Ивашкин из Мичуринского района. С ним мы учились в школе-интернате и вместе прибыли во Владимирскую учебку. Из-за повышенного давления его признали негодным именно к подводному вождению и отправили домой. Мама Василия из-за болезни была прикована к постели, поэтому через полгода, когда моего товарища вновь призвали, но уже во внутренние войска, проводы ему устраивала моя мама, относившаяся к нему как к сыну. А ещё вспоминается Лёха Менендес из Тамбова. Наполовину испанец, он отличался необычайной честностью и порядочностью. Это была сама совесть нашей роты, и я гордился дружбой с ним.
…Ровно через год после дембеля меня, вчерашнего старшего сержанта танковых войск, призвали на трёхмесячные курсы по подготовке офицеров запаса, где я вновь окунулся в армейскую атмосферу и быт уже не во сне, а наяву. Но это тема, вполне заслуживающая отдельного разговора.